Член Союза журналистов СССР. 56 лет. В 1976 году за фотоочерк «Золото Самотлора», экспонированный на Все­союзной фотовыставке, награж­ден дипломом первой степени и золотой медалью. Автор газетно-журнальных публикаций и фотокниг о Западной Сиби­ри, о Свердловске, о белорус­ской деревне.

Во второй половине 70-х годов довелось мне выехать с командой Сургутской лаборатории медико-биологических проблем Севера, работавшей в то время по программе «Вахта», на Аганское месторождение. Одна из экспедиционных спецмашин типа «вахтовки» была до предела начинена электроникой и наисовременнейшим диаг­ностическим оборудованием. Мигающие терминалы, осцил­лографы, экраны с прыгающими цифрами, какие-то сосуды, емкости и трубки,— все это должно было помочь расшиф­ровать, как же ведет себя, утомляется и восстанавливает­ся организм человека, работающего вахтовым методом. Если мне не изменяет память, исследовались шести-, восьми- и двенадцатичасовые смены, варианты недельных, двенадца­тидневных и четырехнедельных вахт. Так, кажется. Исследования эти намеренно проводились в феврале — в наиболее неблагоприятное в этих широтах время года. Мо­розы за пятьдесят градусов сменялись оттепелями до минус пяти — десяти, с ветрами и пургой. Исследователи стремились максимально учитывать условия, способные влиять на адап­тацию человека, учитывались также курение, употребление спиртного, характер питания, семейное положение. Работали врачи и биологи почти круглые сутки, подвижни­чески, спали урывками, питались кое-как. К концу экспедиции вся медкоманда валилась с ног. Помню, очерк мой назывался «Экспедиция за пургой».

1984 год. Ямал. Ледокол на подходе к Харасавею	1984 год. Грунтовой аэропорт Харасавея. Вахтовики в ожи­дании самолета с «большой земли»

Анализ обширного фактического материала очень четко прослеживал нарастание утомления организма по всем параметрам: замедлялись реакции, падали максимальные пределы возможных напряжений. Организм хуже очищался, в нем накапливались шлаки... Но вот за день до окончания вахты, когда, по логике вещей, показания утомляемости должны были нарастать и становиться самыми высокими, они, наоборот, неожиданно падали так, как если бы организм каким-то чудесным образом, не отдыхая, вдруг отдохнул.

В чем дело? Вопрос этот так и «завис» тогда у меня в сознании как один из физиологических парадоксов. Уже через годы, вернувшись к этой проблеме и желая найти разумное объяснение аномалии организма человека, я встре­тился в Москве в Академии медицинских наук с Влаилем Петровичем Казначеевым, руководителем программы «Вах­та», академиком, директором Новосибирского института клинической и экспериментальной медицины. Казначеева результаты экспедиции ничуть не смущали. Напротив, он их ожидал. Они подтверждали его и ряда ученых мнение о фундаментальной роли интеллектуальных установок человека в его внутренних регуляциях. Оказывается, твердая рука генеральной установки человека известна издревле и прослеживается на механизмах адаптации организма со средой во всех экстремальных ситуациях. Она работает в космосе и в недрах земли, в раскаленных пустынях, на дне океанов и во время высокогорных восхождений. Как будто вопреки законам сохранения энергии, эта установка спасала узников, мореплавателей, подвижников, одержимых ре­лигиозными и иными идеями, в самых невероятных ситуациях. Трижды вечерами, когда старое здание Президиума Академии медицинских наук на Солянке пустело, мы с Влаилем Петро­вичем оставались одни в высоких гулких холлах главного корпуса бывшего Попечительского Совета, предаваясь размышлениям о человеке, жизни, здоровье. Эти беседы навсегда легли в мой активный багаж. В один из тех вечеров я услышал от Казначеева о психофи­зиологическом аспекте понятия «строитель». Оказывается, всех приезжающих на освоение Западной Сибири исследовате­ли-биологи Сибирского отделения Академии медицинских наук условно разделили на три категории. Первая — «ро­мантики» и «перекати-поле». Это люди без определенной генеральной жизненной установки. Они подаются на БАМ, Братскую и Саяно-Шушенскую ГЭС, на нефтяную Тюменьщину или в другие места не за делами, а «за туманом и за запахом тайги». Нередко у них вовсе нет никакой установки — пустота на том месте, где у человека по непреложным законам при­роды должна быть целевая ориентация. Таких людей немного, но, кочуя с одной стройки на другую и не задерживаясь на них подолгу, они составляют изнурительный, постоянно обновляющийся поток кадрового балласта. Эта категория работников, попав в новые, подчас не традиционные для своего генотипа природно-климатические условия, адаптиру­ется к ним крайне плохо. В итоге за три-пять лет сомнительной романтики, «бичевания» и полубродяжьих мытарств эти «варяги» набирают в своем организме такой багаж физиоло­гических разрушений, который будет срабатывать весь остаток их жизни и неминуемо преждевременно оборвет ее. Вторая категория, «материалисты», как показало анкетиро­вание, наиболее многочисленная. Эти люди срываются с насиженных мест за деньгами. «Длинный рубль» и сопряжен­ные с ним блага могут толкать эту пеструю массу «земле­проходцев» как на безжалостный по отношению к себе труд, так и на любую халтуру и различные махинации. «Мате­риалисты» составляют пятьдесят и более процентов от общего числа приезжающих на стройки. Адаптация к новым условиям протекает у них лучше, чем у первых, но по той же неблаго­приятной кривой.

1982 год. Новый Уренгой: на празднике весны; в городской библиотеке

Есть библейская притча о двух пахарях, идущих рядом по од­ному полю, делающих свое дело, но по-разному его воспринима­ющих. Жизнь одна и истина од­на, сколько бы ни было у нее граней.

Не страшны разные оценки на­шего настоящего и прошлого. Важно, чем они движимы из­нутри — добром или злом. Только это существенно. И еще важно быть честными, давая оценки.

Жизнь труженика, в поте лица добывающего хлеб свой, самая достойная жизнь. И дело здесь не в христианских заповедях, а в существе жизни и в нашем призвании в ней. Счастливы могут быть на земле только те, кто подлинно трудится, кто любит ремесло свое, кто знает предельную усталость в избранном труде. Счастливы подлинно могут быть только испытавшие себя у предела возможностей своих и обретшие здесь, у их предела, смысл жизни, благополучие, на­стоящих друзей.

Тот же букет физиологических нарушений, лишь в несколько смягченной форме, они собирают за срок, в два-три раза больший, чем первые. Расплата же здоровьем за меркантильную ориентацию для них неотвратима! Третью категорию тех, кому не сидится на месте, кого тянут новые стройки, дела и земли, медики и биологи нарекли СТРОИТЕЛЯМИ. И не играет роли, строители ли они по образованию и профессии в буквальном смысле этого слова, или они врачи, радисты, авиаторы, нефтяники, геологи, или, например, работники идеологического фронта. Они СТРОИ­ТЕЛИ по духу и плоти. Им удовольствие доставляет преодоление трудностей, освоение, обживание, обустройство! У них не замкнутая только на себя, а, по существу, некая созидательная, социально значимая генеральная установка! Далеко не все они сами сознают эту свою биосоциальную ориентацию. Она заложена и реализуется в них на генетиче­ском уровне. В анкетах, определяя цель своего приезда на стройку или выезда в арктическую, скажем, экспедицию, люди могли ссылаться на какую-то материальную мотивиров­ку— нужны деньги на машину, квартиру, дом. Фактически же деньги и блага не были для них самоцелью. Деньги давали им возможность независимо, достойно жить — не более. Наслаждение же им приносило само дело и обустройство жизни. Собрав деньги на «заветную свою цель», такие люди, как правило, не покидали сопряженную с лишениями работу. Они никогда не были скаредны и одержимы накопитель­ством— жили, не отказывая ни в чем ни близким, ни себе. И в большинстве случаев совершенно забывали свою изна­чальную установку на хороший заработок. СТРОИТЕЛИ проходили все адаптационные циклы наиболее пластично и быстро. Организм их вписывался в новую среду идеально. Вне зависимости от того, где родился и жил человек и где столетия до того жили его предки. Это казалось па­радоксом, фантазией, но было именно так. Работы ученых нащупали и тонкий, удивительный механизм таких централь­ных регуляций человека и отделы мозга, ответственные за это. Там, в Аганске, у вахтовиков механизм этот проявлял себя самым краешком: установка на возвращение домой срабатывала в предпоследние дни вахты и сбрасывала объек­тивно накопившуюся усталость иногда почти до нуля. Чудо?! Если угодно, считайте так. Но, похоже, природа вполне закономерно и осознанно дарует УСТРОИТЕЛЮ ЖИЗНИ свою особую защиту и благорасположение за его одержимость и труд. ...Впервые я приехал в Тюмень и Среднее Приобье в 1969 году, в год, когда Самотлор дал нашей стране первую промыш­ленную нефть. С тех пор я приезжал сюда неоднократно. И сегодня в памяти моей сами собой проворачиваются, как в детском фильмоскопе, десятки лиц, событий и фактов. Земля, удивительно прекрасная, ни на что не похожая. Что-то воскрешают уже только материалы моего обширного фото­архива. В этом потоке памяти есть некие узловые моменты. Они как неожиданное озарение, как поворотный взгляд на все виденное и происходившее в Западной Сибири. Один из них — беседы с академиком Казначеевым. Другой относит­ся к еще более раннему периоду.

1983 год. В столовой на трассе Уренгой — Ужгород вблизи Но­вого Уренгоя

В первой половине семидесятых годов мне довелось сопро­вождать в поездке по Сибири французского писателя и журна­листа Андре Пьерара. У себя на родине числился он большим специалистом по Сибири. Побывав в Новосибирском Ака­демгородке и Забайкалье, через Тюмень «вырулили» мы на Самотлор, вокруг которого в то время было много споров и толков... В Нижневартовске стояли крепкие, обычные для этого времени морозы за сорок градусов. В день нашего прибытия температура упала ниже пятидесяти. Стоял мороз­ный туман, потрескивали кедры, стволы их были покрыты изморозью, воздух шелестел от холода. Во время стреми­тельной поездки на Самотлор — на промыслы, на строящиеся объекты и по городу, во время бесед в кабинетах и в ма­ленькой деревянной гостинице «Самотлор» (теперь она совершенно потерялась среди домов-гигантов) Пьерар больше спрашивал и смотрел. Этот седовласый французский специа­лист по Сибири, в прошлом участник Сопротивления, на­строен был к нашей стране несколько скептически. Вечерами, иногда за полночь или ранними утрами до начала официальных встреч мне приходилось выслушивать его откровенные исповеди-излияния. Не сдерживал он себя и в репликах (за полгода до поездки я окончил в АПН ускоренные курсы французского языка, и разговоры с Пьераром были для меня хорошей практикой). Меня все время не покидало чувство, что этот неплохой человек был снедаем какой-то априорной негативной уста­новкой по отношению к России, но найти ей убедительного подтверждения пока не мог и поэтому «заводился». Справед­ливости ради надо сказать, что опубликованные материалы его об этой поездке были достаточно объективными. Так вот, в самом конце нашего путешествия, размякнув после лютого «русского мороза» и прощального застолья с руково­дителями города, нефтяниками, строителями, Пьерар неожи­данно «выплеснулся». Его прорвало. Оказалось, на Самотлоре у него «захватило дух», но больше всего его поразили молодые матери, «почти девчурки», везшие на этом лютом морозе коляски, несшие в облаках морозной мглы свертки из одеял и кружев с грудничками.

1978 год. Нижневартовск. Геоде­зисты 1990 год. Ямбург. Метель начи­нается

Освоение Среднего Приобья и газового Тюменского Севера, обустройство месторождений на всех широтах Отечества нашего стало делом жизни де­сятков и сотен тысяч строи­телей и их семей... Работа и трудности, сопря­женные с ней, воспринимались ими как естественное и долж­ное, без чего жизнь обесцвечи­вается, а может быть, и те­ряет смысл вообще.

«Вы молодой, полный сил народ,— говорил Пьерар не то с завистью, не то с восторгом.— Вы на подъеме. Вам принад­лежит будущее — вы этого не понимаете. У вас все впереди. Ваши руководители молоды и крепки, они нестандартно мыслят и смелы. Ваши девушки рожают здесь — на холоде, в этом неустройстве! У нас молодежь не хочет обременять себя семьями. Женщины не хотят рожать. Мужчины как женщины. Наша песня спета. У нас все позади... С вами — жизненная сила».

Этот взволнованный монолог Пьерара буквально потряс меня. Я иными глазами стал смотреть «окрест», и многое из того, к чему притерпелась душа, привыкли глаза, освети­лось совершенно иным светом. Иначе стал осознавать я и свою тягу сюда, на просторы Тюменьщины, к простым, здоровым и сильным людям...

Опять вспоминаю и прокручиваю в памяти лица... Юрий Георгиевич Эрвье, Форман Курбанович Салманов, Иван Иванович Нестеров—каждый личность, противоречивая и яркая. А Виктор Иванович Муравленко?! Глыба и обаяние мудрости. Василий Васильевич Бахилов или Роман Иванович Кузоваткин! Сергей Дмитриевич Великопольский или Юрий Георгиевич Шереметьев! За каждым из этих имен весомый кусок истории Тюменского освоения в героике и драматизме, а подчас и трагедийный, как и многое в реальной жизни. Говорю смело: каждый из этих людей, их судьба — материал для хорошей книги.

1975 год. Эти два снимка сдела­ны на Самотлорском кольце

Мир рабочего человека, мир первопроходцев, обустраиваю­щих жизнь с нуля,— это в под­линном смысле целый мир со своими неповторимыми будня­ми и праздниками, с заботами и проблемами, с романтикой, которые понятны и дороги только стойким и деятельным.

Геннадий Левин, Саша Магарамов, Николай Нежданов, Александр Шакшин, Валя Гавриков, Виктор Чепрыгин или богатырь Григорий Норкин — Гриша Норкин! Кого-то уже нет в живых. Кто-то поднялся на высшие административные должности, кто-то ушел на отдых, а кто-то неожиданно сломался.

Что их всех объединяло? У них совершенно разные профес­сии и судьбы, которые и не пересекались... Скажем, манси Виталий Александрович Илькин, зампред Нижневартовского горисполкома, и мастер-строитель Николай Масёма, мон­тирующий ГП на Ямбурге. Что у них общего? Только регион?! Нет! Естественно, нет: это те, кого ученые нарекли СТРОИ­ТЕЛЯМИ. Они-то и составляли мощный пласт носителей той самой жизненной силы, которая восхищала Пьерара, да и не только его. Свидетельствую это. В течение десятилетий и по сей день я обращаюсь душой к этой земле и ее людям, как к святому колодцу — источнику силы и здоровья, простоты и движения.

1978 год. Нижневартовск. Перво­майская демонстрация